Отодвинув в сторону оконную штору, человек смотрел на поздний закат.
Из-под туч наполненных тревогой, на мир в пол-ока смотрело солнце, переливаясь внутри кроваво-красной ртутью. Казалось, что ещё чуть-чуть, и оно коснётся земли, из него вытечет слеза и последним очищающим пожаром накроет всю землю.
Но тучи тяжёлым веком затянули пылающее солнце, и оно скрылось за горизонтом.
На уставших крышах домов лежал прах забвения.
В мареве уходящего дня в проёме высокого окна прочертился профиль пророка, с бородкой Мефистофеля. Её, слегка загнутый кверху край, смотрел на кончик ястребиного носа, означающего хищность великого ума.
Она всегда заставляла его работать.
И он работал. Делал мировые открытия, не давая им своего имени. Она сердилась, и только часть из них закрепилось за ним, остальные же разошлись по другим учёным, да так, с их именем и вошли в историю.
Светловолосая, она не давала ему покоя, а он годами ничего не делал, и слышать её не хотел. Однажды свершив великое и ужасное, он больше ничего не желал. Он был утомлён и признан.
Она же злилась и настаивала на его работе. Оставалась последняя тайна - ключ от потока жизни из ниоткуда и в никуда.
Но он, так, же как и многие до него, приходившие из ниоткуда и, уходившие в никуда, так никогда и не посмотрел в её зелёные глаза, потому, что это были глаза судьбы, приходящей из ниоткуда и, уходящей в никуда.
