Сага о коммунальном счастье
Страстотерпцам посвящается
Большую нужду Лукошкин любил справлять, когда все уходили из дома вон, и в коммунальной квартире повисала сумеречно тёплая тишина. Тогда Лукошкин брал в руки газету и отправлялся в туалет.
Щёлкнув своим выключателем, Лукошкин открыл дверь и хмыкнул, на правой от унитаза стене по синей панели говном было написано «Миру – мир!». Смысл, конечно, был правильный, но вот говном …
То-то баба Маня с утра кричала на всю квартиру. Впрочем, говно уже настолько присохло, что неудобством и не пахло. Лукошкин ещё раз покосился на лозунг и устроился на унитазе.
Любил Лукошкин такие часы и минуты и верил, что лучшего места для размышлений и дум не бывает. Посидеть, помолчать, подумать неспешно и замысловато…
Лукошкин достал из пачки сигарету, закурил и задумался.
Ну, вот сидит он здесь и видит на стене картину, где в старую дранку вбиты гвоздики, с висящими на них стульчаками и бумагой для подтирки. И если ты мыслящий человек, так наблюдая такое явление, всегда можешь сделать правильный вывод.
А вывод, какой, да взять хотя бы ту же бабу Маню. Её стульчак висит невысоко, гвоздь забит криво, бумага разная, что где нашла, то и взяла. Правда, фанера на стульчаке была чисто выскоблена кухонным ножом.
С этого следовало что: баба Маня невысокого роста, сухонькая, ест с аппетитом, живёт небогато, на всем экономит и ворует мясной фарш со своей работы в домовой кухне.
Так оно и было и к маленькому росту бабы Мани, добавлялось ещё и нынешнее дежурство по общим местам в квартире. И кричала она, утром не зря, жди теперь вечером приговор о свиньях и негодяях, живущих в этом сортире.
Выше всех висел стульчак Апполинария Сигизмундовича. Человека породистого и статного. Звали его, конечно иначе, но только по паспорту, а в жизни он всем представлялся: «Апполинарий Сигизмундович» давая понять всем своим видом и манерами, что человек он, как бы это сказать, «из бывших», что ли. Ну не наша кость, не наша...
Нрава был благородного и службу имел в гардеробе известного театра. На кухню всегда выходил в роскошнейшем халате, от постановки «Бориса Годунова» и явление представлял собою величественное. С Лукошкиным же был запанибрата, потому, что сам стеснялся сдавать в магазин «чаевую» мелочь.
Лукошкин потянул худой шеей и его взгляд снова зацепился за лозунг. Да, палец был не детский. Зигзагом ударила мысль, а что если это Апполинарий Сигизмундович балуется, так сказать в пику народу, ведь руки у него, хоть и белые, но пальцы, же вон какие большие. Вот у кого ещё есть такие руки в квартире, а? Лукошкин стал перебирать в мыслях образы жильцов и, дойдя до своего друга, устыдился, как можно, ведь человек же иногда пивом угощает, да и вообще может это всё «Минька»?
«Минькой» звали Ивана Парамоновича ныне работника ВОХРа, а в строгие времена вертухая сталинских лагерей. Скрытный был человек. Говорил мало, пил и того меньше, а, выпив, и вовсе умолкал. Давно уж на пенсии, а на работу таскается каждый тебе божий день, лишь бы дома не сидеть. Домой придёт, закроется в своей комнате и телевизор вполголоса слушает. И не поймёшь, чем человек занят, что он там делает? Общим же мнением было то, что «Минька» под шум телевизора пишет на всех доносы. А иначе и как, граждане, да вы сами посудите в квартире семь квартиросъёмщиков, кто-то же должен был их писать или нет, а? Потому, при выходе Ивана Парамоновича на кухню всё умолкало и занималось своими делами. Иван Парамонович молча, ставил на конфорку чайник, заваривал густой чифирь и молча, уносил его к себе в комнату.
Да, может это и «Минькина» работа, подумал Лукошкин с целью провокации и наблюдения за образом нашим мыслей. Ну, а кому же ещё, как не ему? Вот ведь зараза, а?
Мысли хоть и были взбудоражены лозунгом, но как всегда обыденные и никчемные. Ну, вот что можно было подумать, глядя на обтянутый велюром стульчак «мадам» Эльзы Марковны. Ничего. И так все и всё о ней знали. Баба Маня, как только увидела на гвоздике обновку, тут же на всю кухню и провозгласила: «А ещё с Лениным работала!». Ну, работала и что? Что ж теперь велюром не пользоваться? Так на дворе законченный социализм стоит и велюр вполне можно «достать». И Ленин был не совсем уж и плохой мужичок. Только суетный весь какой-то, всё бегал туда-сюда и всё что-нибудь говорил да диктовал, в мозгах кутерьма, на голове мятая кепка, а картавил так, что понимали его с третьего на десятое, потому и построили то, о чём человек и думать не думал, и гадать не гадал, а так, чёрт знает что.
Тут Лукошкин прервался в мыслях и стал энергично мять газету. Растянув её в руках, увидел, как на него с газетного листа внимательно смотрит ныне живущий вождь. Лукошкин застыл от растерянности, что, подтереться вождём… не-е… как-то неловко. Перевернул газету, там опять же речь вождя напечатана. Да-а… что же делать? Взять листок бумаги у соседей, так скандала не избежать. Ну, вот что за страна такая, а, пятьдесят лет прошло, власть в руках, социализм вокруг, а туалетной бумаги нет! Что ж это будет, если каждый, кто ни на есть станет подтираться портретами вождей? Кого же тогда уважать, во что верить и как жить, в конце концов? Вот ведь народ, а? Тайга от японских морей до британских, а туалетной бумаги нет? Да наделайте вы этих заводов поставьте, где надо и обеспечьте народ гигиеной, что ж вы такие недотёпы товарищи. Ох, не к добру всё это, ох не к добру идёт, пропадёт вера, рухнет и страна. Лукошкин распалялся и мял газету.
Но природа, брала своё. Лукошкин в последний раз растянул газету, глянул на вождя и, зажмурившись, подтёрся.
Дёргая за ручку сливного бачка, он увидел, как в водовороте хлынувшей воды исчезает в небытие скомканная физиономия повелителя дум и мечтаний.
«SIK TRANSIT GLORIA MUNDI»* - подумал Лукошкин и вздохнул.
*«Так проходит мирская слава»- (лат).
г. Киев, 23 сентября 2011г.
