Колесница Венеры
Кривая Анжела, местная нищенка, как обычно, прохаживалась, ковыляя по периметру своего рабочего места. Вид у нее был еще тот – не настолько, чтобы вызвать отвращение, и не настолько, чтобы пройти мимо, ничего не бросив в кружку. Над этим образом ей пришлось поработать какое-то время, и результат оказался более, чем удачен – там кривой изгиб в пояснице, там – в шее, тут - стопа во внутрь – хромоножка изможденная долгим недоеданием(благо, актерский грим в продаже свободно имеется!.) Эх, куда там до меня тем компрачикосам, - посмеивалась про себя Анжела. – Столько физических усилий, издевательств над телом… Главное, актерское мастерство – и никаких тебе увечий.
Кривая Анжела скосила глаза чуть вверх – небо, голуби, весна. Скоро лето – и у нее запланированный отпуск на Кипр. Билеты куплены, номер в четырехзвездочном отеле забронирован, наряд отпускной на прошлой неделе приобрела. Н-да, что-то вяло народ сегодня подает. Улыбаются, спешат, не замечают. Надо упасть, вот так. О, уже лучше, подбежали, подняли, усадили, участливо смотрят, купюрки побросали. Ну вот, а то все цветочками любуются, птичек слушают – на грязь ноль внимания... Эх, а ведь и правда, красотища! Распрямится бы сейчас, вдохнуть полной грудью воздух ароматный, свежий…. Нет, нельзя. Вечером, дома с балкона-лоджии. А сейчас сухарик достану, вот так, похрущу, слезливо заглядывая в рот тем, кто с гамбургером идет. Жлобы…
О чем это я? Ах, да . Кипр. На Кипре будет весело. Наши лучшие люди соберутся – Лидка с привокзальной, Верунька с заводской пустыни и Анфиска с городской «золотой тарелки» - место шабаша богатенькой женской элиты – спортклуб, бар-караоке, галерея брендовых шмоток. Кстати, они не в курсе, что эта самая Анфиска в имидже тихопомешанной, по субботам там с рядом с ними прохлаждается в баре, гоцает, что кобыла-двухлетка, под громкую музыку и орет после пятого коктейля свою любимую «Ойойойой, это между нами любовь…», а потом «Мне по фэн-шую…»... После чего расслабляется и затихает на диванчике – вспомнинает, видно, что-то. Как мы все…
Черт бы ее побрал, эту любовь… О, опять звезда-певичка эта появилась. Расположилась с инструментом своим – гитарой и микрофон на ножке поставила. Тоже жизнь не задалась… Хорошо, что место знает, на мое не забирается. Голос-то и впрям серебристый, ландышевый, но как заматерится, если дележ какой нечестный, то хоть дух вон. А что – тоже поломанная душа, эх. Дай-ка я поплачу, пока она петь не начала, а то на нее переключаться. Или перерыв на часок сделать? Похромаю к Макдональдсу, к кухне, дадут чего-то вкусненького перекусить. Хотя, дома курочка в сметанке с черносливом ждет… Чего это я? Нельзя из образа выходить… Лицо по-кислее, взгляд поскорбнее, аоголожнее. О, бургер дали, посижу, послушаю нашу голосистую-то.
И воробышкам крошки. Ешьте-ешьте, шустрые. А вы думаете, наша четверица «кривых Венер», как я нашу компанию называю, мечтали о такой жизни? Нет, воробьи. Все из-за любви. Или из-за людей, все-таки? Может, любовь и ни при чем. Анфиску муж выставил в чем была на улицу, как застал с любовником. Сама виновата, конечно, но нельзя же так, безвозвратно… Потом оказалось, он этого Петюню ей и подставил, желая развод сделать «чистый» - чтобы никакая недвижимость и движимость ей не досталась, а он-то – богатенький владелец каких-то страховых контор. Без кредиток, без одежды… наши ее приютили на ночь, потом еще на денек, потом еще, а там и пообвыклась, втянулась в нищебродство, вылезать не захотела – мол, рана огромная, незаживная, в людях разочаровалась, смотреть на них ровно не могу. Все жалеет себя. И жалости ищет.
Лидуся с привокзальной, тоже из сердечно пострадавших. Правда, там мачеха ее выжила из хилплощади. Давила сильно психически на юного подростка. Та в первый раз из дому сбежала, тоже наши приютили, свежим гамбургером накормили. Правда, отец через неделю нашел, домой привел. Но что-то пошло не так, видно, доброты-любви отцовской не хватило на всю душу юную, и за гамбургером-жалостью через пару лет опять сюда пришла. Ну да, только тут пожалели, а тут и плату затребовали… Эх, не то, не то ищите, дурехи… И не там…
Анфиска… А, что я все о других… Вот о себе. А я…а что я? Моя история проста, как древний валенок, – работала волонтером в приюте городском для нищих-то, бомжей. И не поверите – влюбилась. Влюбилась в одного – и пошла за ним, когда поняла, что вылезать не будет, не хочет из этого болота. Стихи читал, оказалось, свои. Глаза – запредельные, лицо - как у Христа воскресшего, летящего. Девчонки-подружки, что еду им тоже разносили, глазами хлопали да посмеивались, мол, совсем парень в астрал ушел, наркоша. А я – как вкопанная, застыла на месте, забыв кто я, где я, зачем я. Закончила литературный факультет, поэзия серебряного века – моя дипломная работа была. Сама писала, прозу, стихи почему-то не шли. Так и не смогла преодолеть страх – не соответствовать, не выразить что-то такое этакое, как те, мастера, недосягаемые. А тут, нате, - плывут строки, вздымаются колоннами безстрашными куда-то в чистую бесконечность и душа взлетает за его музыкой. Заворожило, заманило - безстрашие, отвага, полет. Было ли это шедевром? Для меня – да. Ибо – крылато, свободно! Ох, иногда пробивается та, человеческая, литературная речь, мысль художественная, многоплановая… Я возвращаюсь к ней, когда прихожу домой, но все труднее делать это без усилий. Уличные, подвальные, рубленные, как тушки, освежеванные, слова, мысли - прилипают, налипают, начинают царствовать… О чем я? Да, он поймал мой завороженный взгляд, заулыбался и сказал:
- Соловейчик. Это моя фамилия, как ни странно. Дрянно все, дрянно…В честь твоего взгляда, благодетельница, я прочту еще… из далекого прошлого, смешное… - он провел рукой по обновке- пиджачку из «благотворительного мешка» и наигранно пафосно, глядя мне в глаза, начал: – «Два манекена в Свадебном салоне»:
Два манекена – он и она,
Стояли, обнявшись, у окна,
Была то любовь? Или просто судьба
Людскими руками свела?
Красивое платье, красивый наряд,
И каждый, кто смотрит, становится рад –
Два манекена – он и она
Стояли, обнявшись, у окна…
Спросил он ее – ты любишь меня?
Она улыбалась – да…
А вечером их разлучила судьба –
Жестокая чья-то рука.
Страдают они? Или просто играют
Те роли, что им предлагают…
Безропотны, созданные для игры –
А мы?
Так жизнь моя перевернулась вверх тормашками. Я свалилась с высоты своих идеалов, ловко выстроенных в удобную схему социоприспособления, в бездну, теплую, мягкую бездну его мира. Нет, не внешнего грязно-брутального, а того мира, таинственного, куда попадают только на колеснице Венеры, запряженной стайками воробышков, то есть на колеснице любви. Ишь как я могу… А ведь могу… Так нам рассказывал на Кипре гид, молодая девушка с фанатично искренним личиком, мол, услышьте меня, праздношатающиеся отдыхающие туристы, поглощающие тоннами мороженное, пиво и минералку, услышьте, прошу – единственный универсальный ключ ко всему – это любовь… Так вот, воробышки-синички-птички, упала я в его тьму, сломав шею, вывернув руки-ноги, обретя взамен легкость и пластичность необыкновенную, о которой только мечтала тайком за томиком стихов тех, «серебряных»… Н-да…
Работали вместе, он мне и имидж придумал. Вместе и на море ездили… Только ненавидел он всех, и меня, почему-то. И страх, иногда я в его взгляде ловила страх, панику, зрачки бегали, как зайцы между кустов, когда он смотрел на меня. Тогда я не могла понять, почему. Мир смысла и причин был для меня закрыт…А он чах и чах. А стихи его – в тетрадке, я за поясочком всегда носила и ношу, чтоб не забрал, не порвал в приступе ярости.
Любила я, любила, ничего, воробышки, поделать, не могла и парила в чистых воздухах над всей гнилью и ржавчиной подземелий городских. Вот, послушайте, как он, о чем тайно дышал:
Я знаю, как рождается ВенераСреди песков на полотне Дали,
Из тонкого, звенящего эфира,
Из мира безграничной тишины.
Из слова, кем-то сказанного где-то,
Из образа, возникшего в ночи,
Желанием гармонии и света
Нам явлен ее лик Любви.
…Ну, что скажите, пташки? Чирикаете… Воробышки-синички… Светом он необыкновенным дышал среди смрада подвалов. И как он его находил там? Как видел? Только наслаждаться не мог. Знаете, бывает так – ешь, ешь, а вкуса доброты не ощущаешь, вроде целлофаном язык обмотали. Горечь чувств перекрыла, связала крылышки ощущений. Ест мед, а все горько, все не вкусно ему было…
Бросила я тогда работу в редакции, квартиру сдала внаем, и вот – всех тогда кормила его друзей запропавщих. Слава богу, квартирку не продала, как он не уговаривал. Как на улице оказался? Да все эта дрянь порошковая вымела из закромов, затем и дом отобрала. Как завлекла, одурманила? Не говорил, кривился, говорил, больно вспоминать. А я и не настаивала. Без причины человек никогда во тьму не ступит, только бы поглазеть. Так и умер на моих руках – сердце стало.
Только перед этим рассказал все, вывалил свой мрачный мешок с булыжниками прямо мне под ноги – на ешь, теперь понимаешь, кто я? А история такая, я даже ее записала потом, вот на листике, читаю да перечитываю уже столько времени, прийти в себя все не могу.
« Случилось много лет назад, когда он был молод-зелен, горяч и безответственен. Ел-пил, жил, учился на родительские деньги, был примерным сыном, любимчиком отца, которого всегда ставили в пример младшему брату. Принципиальность отца зашкаливала, не прощал ни малейшего промаха, наказывал – запирал в чулане велосипед, или не оплачивал тренировки по боксу, которые были тогда смыслом его жизни, о карманных деньгах можно было и не вспоминать. Холодный, неумолимый взгляд – и все, ты – изгой, и нет тебе места за семейным обеденным столом, ешь на стульчике у окошка кухонного. Мать была полностью на стороне отца, милосердие и сострадание – мы с братом не знали в семье. И все бы ничего, ведь и за успехи школьные, грамоты на соревнованиях – отец сердечно поздравлял, и я, подросток, гордился его похвалой неимоверно. Но вот я – юноша, поступил в университет, влюбился, привел девушку домой – и неожиданно выслушал, при ней, полный ворох претензий от недовольного отца (я не починил что-то в доме). Словно малого котенка, меня вымарали мордой в луже. Потому что я все починил, но видно не очень качественно, и все полетело снова. Я взорвался, я ведь уже был молодым орлом. Он ударил меня – дал пощечину, впервые в жизни. Девушка испуганно закричала и выбежала из квартиры. Так мой мир раскололся. Потому что я осознал, что боюсь. Я не могу ударить отца, а защищаться юнцу от несправедливости надо. Но как? Отец возвышался надо мной и «плевал» в лицо слова – о том, что я никто и ничто в этом доме, что вовек должен быть ему благодарен за хлеб и все в том же духе. Как я оказался на улице, задыхаясь, не помнил. Как я оказался в странной, брутальной компании – тоже не помню. Но меня там облагодетельствовали – напоили каким-то пойлом, потом мы что-то отвратительное курили. А потом – потом не я, кто-то мерзкий и отвратительный совершил то, о чем я решился сказать вслух лишь сейчас. Я пошел в бар недалеко от дома, там сидела компания девушек, одна с интересом посмотрела на меня – и я пригласил ее на танец. Она удивилась – кто в баре танцует? Но я был коварно галантен и необычайно целенаправлен. Она была забавная, с простым лицом. Такая мне, нет не мне, другому, была нужна. Они с подружками засобирались домой, я вызвался пойти с ними, провести. Ей понравилась моя обходительность. Она согласилась. Ее подружки шли впереди, мы немного позади и говорили о чем? Не важно, я блистал красноречием и юмором, держа в уме свою цель.. Подружки завернули за угол, а я прижал ее к стене и сдавил горло.
- Пикнешь, придушу. Скажи подружкам, что пойдешь со мной, махни. рукой
О, какие у нее были глаза в этот момент! Полные ужаса и согласия на все. Немая рыбка в моих руках. Я отнял руку от ее горла, зная, что она сделает все как надо, не крикнет, не позовет на помощь. Я взял ее за руку и повел за собой. Она шла безропотно, словно столп, одеревеневшая от ужаса.
И я наслаждался ее страхом, ее зависимостью. Это я ничто и никто? Сейчас вы узнаете, кто и что я есть. Мы вошли в квартиру, отец с матерью смотрели в главной комнате телевизор. Я демонстративно шумно бросил ключи на тумбочку. Родители оглянулись на нас, но ничего не сказали. Все происходило по моему сценарию. Я втолкнул ее в комнату, нашу с братом общую. Брат спал, но от шума открыл глаза, похлопал ими и отвернулся к стене.
Я толкнул ее на кровать и сделал то, о чем нормальный человек даже не помыслит, надругался над ней. За все время она ни разу не издала ни одного звука. Потом мы поднялись, я вывел ее из квартиры. Но вдруг вспомнил, что забыл ключи. Сказал ей ждать у двери, сам вернулся в квартиру. Когда снова вышел на лестницу – ее уже не было.
Утром, когда « дурь» ушла и я пришел в себя, когда я вспомнил, что произошло накануне, меня вытошнило – от этого пойла, «травы» и себя. Я хотел, очень хотел избавиться насовсем от себя, умереть, но тело не слушалось – нож падал из рук, веревка вязалась узлами. Видно, высшие силы хотели другого. Я начал искать эту девчушку, ее лицо врезалось в память, и нашел. Я хотел извиниться за все, что-то объяснить, как-то загладить свою вину. Она шла с подружками – уверенная и какая-то святая, что ли. Ее лицо было другим, уже не простым-полудетским, а жестким и решительным и наполненным каким-то вселенским презрением к этому предавшему ее миру. Она посмотрела на меня, как на пустое место, и прошла мимо. И я с ней согласился – я – ничто, мерзость, не достойная прощения. Отец был прав? Я ушел из дому, и нашел себе место здесь. Я мог бы умереть, но гореть в собственном аду самопрезрения, оказалось, более правильно для самонаказания.
Однажды ночью со мной произошло удивительное, необъяснимое. Этот адов огонь, внутренний, как тысячи раскаленных прутьев, прожег что-то в сознании – и образовалась прореха, дыра, через которую мой глаз увидел, веришь-нет, - рай! Там были горы – но нежные, не как острые штыки они стояли, а как поющие трубы. Там были моря – полные покоя и благодати, без штормов и бурь. Там мягкие хлопья снега ложились на волосы, обнимая теплом, а не холодом. Из этого «дверного глазка» полилась на меня музыка. И я понял, где рождается Венера, любовь и прощение Музыка превращалась в слова, строки в корабли, наполненные влагой беззлобия и чистоты. Я понял, что я прощен – миром, облаками, землей. Но я-то себя не простил.
И вот я увидел тебя, в этой богадельне. Ты не узнала меня, а я тебя – узнал. Грязный, вонючий бродяга, не с лицом, а кривой рожей, я никогда больше не гляделся в зеркало. И я понял, что ты влюбилась. Не узнала и влюбилась. Я увидел твое сияющее лицо, и чуть не сошел с ума от ужаса. Ты пошла за мной. Я убегал, ты помнишь, но ты меня нашла, как гончая куропатку. Это было настоящей пыткой, с которой согласился где-то с радостью. Так я частенько забывал о прошлом, а теперь ты напоминала мне о нем ежесекундно. Я ненавидел тебя… И любил. Венера снизошла в наши сердца и творила свое светлое царство. О, как я грелся в лучах твоей любви, и презирал себя за трусость, потому что забыл, что такое человеческое тепло сердца. Даже когда мы, отмытые и чистые, отдыхали на этом райском острове, ты не узнавала меня. Ты была ослеплена любовью. Как я боялся твоего прозрения. Ты смотрела в мою душу, ты влюбилась в нее, презрев на все внешнее. Как у тебя это получилось? А я мучился теперь вдвойне - еще и за обман невинной души. Разве я - человек? Монстр, чудовище, не достойное доброго взгляда и слова. Вот теперь все, Анжела. Теперь я могу сказать тебе то, о чем мечтал столько лет – прости».
Я помню только, что все тело мое затряслось, а потом я отключилась. Когда очнулась – его уже не было на этом свете. Тот, кого я ненавидела все годы и желала ему самых мучительных казней, забытое, полное ядов чувство боли, так и не канувшее в воды забвения за эти годы, замороженное, как мертвая рыба в морозильнике, и вот – любовь, бесконечная, яркая, блаженная, подарившая мне невообразимое счастье жизни, вернувшее все краски жизни – к этому же существу. Я ведь полагала, что никогда не смогу полюбить ни одного мужчину. Демон или ангел? Демон и ангел, урод и совершенная красота души в одном сосуде. Я не знала, как это увязать в единство – свои абсолютно взаимоисключающие чувства – ненависть и любовь. Вот и сейчас, птички, сижу в раздумьях. Как простить того, кого любишь больше всего в жизни? Рана кровит, не зажила еще.
А у меня дочка – Малюня – два годочка. Нянька при ней. Не знает, как я деньги-то эти зарабатываю, где пропадаю днем. Грим – хорошее дело. Вру, что в другом городе работаю в журнале – «Местные таланты и талантища». А Малюня - принцессочка, чисто принцессочка. Глаза – от папы, запредельные. Что видит? Где летает? Мечта у меня появилась, остановиться, открыть свадебный салон. Почему? Грязно, грязно все здесь. Свыклась. Слова многосложные с трудом на ум приходят. А Свадебный салон – почему-то сниться начал… Может, прощение уже рядом? Любовь нежность, чистота-кружева, ласковость, добрые слова, надежда и вера в торжество чувств, любви и сердца…Может вот, после Кипра, как-то. Не поверите, воробышки-синички, как стало тяжело на людей смотреть прямо, без кривляний. Пора заканчивать, пора. А то будет, как с доктором Джекилом и мистером Хайдом его. Надо вовремя остановиться, надо бы… А что мешает? За тени хватаюсь, прошлое не отпускает. Или я его не отпускаю?
Иногда ловлю себя на том, что ровненько стоять уже не удобно, хочется опять изогнуться и страдание изобразить на лице, масочку свою привычную, рабочую. Даже Малюня иногда странно на меня смотрит, когда я вдруг стопу криво ставлю… Что, птички вольные, все склевали? Ну, летите, к нему, горемычному, может, на небе он, хоть какая-то его часть. Скажите, что у нас с Малюней все будет хорошо…
Неожиданно резко затормозила рядом машина, взвизгнули шины, и вода, поднятая колесами из глубокой лужи, которая никогда и не просыхала, волной накрыла кривую Анжелу. Анжела привычно грубо ругнулась, погрозила кулаком вслед уехавшей машины, затем на глазах у удивленных прохожих, выпрямилась, сняла, грязный, рваных свитер, обнажив прекрасное, чистое, молодое, холеное тело в шелковом с ажурным кружевом белье, стерла вместе с гримом капли воды с лица, поклонилась по-шутовски всем, раскланялась в разные стороны. – Спектакль закончился, дамы и месье… Благодарю всех за участие! Мммм…
А хорошо-то как, хорошо, - молодая женщина сняла парик с жиденькими волосами, высвободив мощную гриву каштановых волос и ровной, мягкой, но уверенной походкой направилась в сторону своего дома, помахивая рукой с заветной тетрадкой. – мистера Хайда не будет, - говорила она себе под нос. - Не будет… Издам, наконец, его стихи. Помнить надо о хорошем, плохое – вон из себя, вон. Пусть узнает, наконец, Малюня, кто есть ее настоящий отец, не тот, злобный, «дурью» овеянный и жестокостью человеческой, а вот этот – сама запредельная чистота! А Кипр, Афродитова колыбель-ключи? Уже без меня, девчонки, без меня… Я нашла этот ключ. Ой, а что это в голове моей?:
…Из завитков сердечных,
Из локонов Любви
Цветы, как стрелы Духа,
Вдруг утром проросли,
Как розы на лужайке,
Что пробудил рассвет,
Явив всем без утайки
Своей Души секрет…
2023г.