"Такая вот любовь…"
Тёплые ветры, словно всемогущие факиры, меняли убранство предгорий Северного Кавказа: белый снежный покров рыхлел, проседал и, местами растаяв, оголял ещё безжизненные скудные горные почвы, межующиеся с каменистыми породами, обрамленными чернеющими стволами деревьев и густыми кустарниками. Не долог час, пригреет солнышко, и все эти причудливо разветвлённые древесные скелеты оживут, обрастут листвой, обновив густые массивы шумящих лесов. Таким образом в очередной раз после зимней спячки появится «зелёнка», тянущаяся вверх по горным склонам настолько, насколько позволят условия её выживания на устремляющихся ввысь кавказских хребтах, над которыми горделиво доминирует Эльбрус — величие Кавказа с его никогда не тающей снежной шапкой, словно белой чалмой, опоясывающей голову вольнолюбивого горца. Туда, на высоту более шести с половиной километров, «зелёнка» не добирается, так как царят в той заоблачной выси вечные холода и разрежённый воздух.
«Зелёнка» — это головная боль российской армии, заполонившей маленькую Чечню после показательно-назидательных ковровых бомбардировок её столицы. Грозный стал местом руин, сопоставимых разве что с теми, в каких оказались города воюющих сторон во время Второй мировой войны. Но тогда с обеих сторон противостояли друг другу хорошо оснащённые многочисленные армии. Была ли Чечня (и, в частности, Грозный) столь великой и опасной для России противоборствующей силой, чтобы так жестоко изуродовать место обитания жителей столицы? Думается, любой читатель ответит на это отрицательно.
Так почему же «зелёнка», в терминологии российских воителей, вызывала крайнее раздражение и озлобленность? Там, в лесных чащобах, оживали и вели партизанскую борьбу вооружённые отряды непокорных чеченцев, которые никак не могли воспринять ту бескорыстную и всеобъемлющую любовь со стороны империи, в которой они вопреки своей воле пребывали вот уже несколько столетий.
Весна уже продолжительное время творила своё чудо в преображении кавказской флоры, а её лесные обитатели не проявляли никаких признаков воинствующей активности, что одновременно и радовало, и озадачивало любвеобильных пришельцев. Радость теплилась от того, что, может быть, лесные разбойники уже перевелись, и тогда, слава богу, воцарится наконец долгожданный покой на земле чересчур строптивых аборигенов. Однако ж и озабоченность была не беспочвенной: а ну как эти молодчики надумают неожиданно совершить набег, да ещё и в местах самых непредвиденных? Где и когда может быть проявлено чудовищное коварство? Словом, обстановка была такою, что о спокойной жизни думать пока ещё не приходилось.
Офицеры службы пропаганды и агитации, а также военные корреспонденты, тщательно инструктируемые верховным командованием, готовились к спецзаданиям, не обещавшим ни одному из них не только увеселительных прогулок, но даже напротив: ввергавшим их в рискованные и опасные общения с жителями лесных аулов, явно выказывавшим свои, мягко говоря, антипатии к незваным визитёрам. Однако штабы воинских частей и соединений должны были регулярно информировать имперское руководство не только о наличии боеспособных вооружённых отрядов, но и об их численности, местах передислокаций, а также о моральном духе населения, явно поддерживавшего национальную идею сопротивления федералам.
На борту боевого вертолёта, являвшего собою грозную и хорошо вооружённую воздушную машину, кроме двух пилотов находилось ещё два автоматчика и три офицера, в числе которых был и старший лейтенант Алексей Богданович Розум, самый молодой и по званию, и по возрасту. Алексей в качестве военного корреспондента представлял армейскую газету. От него ожидали утешительных очерков с мест сомнительных затиший.
Могучие лопасти винта, уверенно рассекая воздух, удерживали тяжёлую машину на высоте, позволявшей придирчиво осматривать лесной массив, так миролюбиво распростёртый на многие километры. Два старших офицера, находясь в солидных чинах и в благодушном настроении, обменивались впечатлениями о недавнем сабантуйчике, состоявшемся в штабе дивизии по случаю праздника, специфика которого единственный раз в году обязывала мужчин официально, словно во исполнение какого-то казённого ритуала, выказывать представительницам противоположного пола своё повышенное внимание, уважение и любовь. Последняя же, за малочисленностью вожделенных особ в этой суровой боевой обстановке, проявлялась бурно и целенаправленно, что должным образом оценивалось и воспринималось всеми теми, к кому она проявлялась. Истосковавшиеся по мужской ласке, разуверившиеся в своих ожиданиях, нескладные великовозрастные девицы и молодые неустроенные женщины готовы были податься хоть к чёрту на кулички в поисках заведомо сомнительного, но такого желанного счастья.
Подполковник Батулин, тучнеющий от чрезмерного возлияния и обильной закуски, а также от малоподвижной штабной службы, не по возрасту бахвалился любовными утехами не только со своими соплеменниками, но и с молоденькими чеченочками, которые, однако, не выказывали ответных симпатий любвеобильным варяга.
