Подземный город
Глава 3 Кафедра
Весь этот первый день Николай был слишком занят различными рабочими вопросами, накопившимися за время его отпуска, и от этого совершенно не оставалось времени на размышления, а вернувшись домой он сразу уснул. Спал он плохо, снилась разная несуразица, и особенно запомнился ему последний сон под утро, в котором у него из головы вырос огромный лишайник. Лишайник не просто рос из него, как из субстрата, а был частью его тела, и когда Николай дотрагивался до этих длинных «рожек», то чувствовал ими, как кончиками пальцев. Более того, лишайник был очень чувствителен, даже болезненно чувствителен, когда он дотрагивался до него, и никак нельзя было представить, что он сам сможет его отрезать. И во сне, и проснувшись, всё ещё живо переживая этот кошмар, он размышлял о том, «Как же можно так живо чувствовать что-то частью тела, которой у тебя никогда не было? И какая вообще может быть функционльность такого лишайника на голове? И почему он не симметричен, а только с одной стороны растёт? Нет, человеческое тело имеет двустороннюю симметрию, он не может быть частью тела. Но как же тогда можно что-то так живо ощущать им?».
И потом: «Николай, снова Вы взялись за своё?! Возьмите же себя в руки. Нет никаких лишайников. Зачем Вы размышляете об этом сне? Нет у Вас никакого лишайника на голове! И стены вчера никакой не было! Вы больны и не хотите этого признавать упорно».
«Не пытайтесь апеллировать ко мне Вашей обывательской логикой. Нет стены! Ха! А может Вы тогда изволите доказать хотя бы свое собственное существование? Или Вы могли доказать отсутствие стены во время нашего с Вами по ней карабканья? Нет уж, голубчик, кто и что является частью вымысла или материальным – не Вам решать. Раз уж стена непреодолима – она материальна, пока лишайник болит – он часть тела…»
Поразмышляв ещё некоторое время, Николай вспомнил про бутылку из подземелья, и поскольку на работу было ещё рано, решил почитать в Интернете что-то о тех ходах. Через несколько часов чтения, Николай был убеждён в ценности своего открытия и решительно настроен поделиться информацией о ходах с краеведами. Выяснилось, что система подземных ходов в той части города когда-то была весьма разветвленной. Было известно о множестве выходов у реки и в ярах и в культовых сооружениях и во многих домах, но все известные входы на тот момент были или закрыты намеренно от посторонних глаз (залиты бетоном, замурованы, засыпаны землёй) или же завалились сами под влиянием времени.
Систематического же изучения подземелий никогда не проводили, поскольку у науки официальной средств на это не было. Была лишь однажды организована более-менее публичная экспедиция, состоявшая в основном из энтузиастов. Экспедиция спонсировалась одной газетой, в которой и освещался ход исследований, но позже газета закрылась и работы были прекращены. Из материалов остались только фотографии, газетные статьи, издана была брошюра, да ещё было передано в местный музей какое-то количество различных артефактов из подземелий, включая старинные не то аптекарские, не то ещё какие-то бутылки. Обладателем одной такой был теперь и Николай, что ещё более убеждало его в правоте его предположений. Вначале думал связаться с членами той экспедиции, но оказалось, что организатора её уже не было в живых, а никакой информации о других участниках он не нашёл.
Были и различные сообщества в сети: диггеры, чёрные археологи, коллекционеры, поисковики… Но с ними такой информацией делиться было нельзя – в этом Николай был уверен, иначе очень скоро и вход в подвале и сами ходы превратятся в те же мусорные кучи, и мы так и не узнаем никогда ничего ни о назначении, ни о происхождении, ни об устройстве катакомб. «Идти в музей? Там тоже скажут: «знаем сами, денег нет». Ну есть ставка, может премия иногда… Ну кому это нужно?!» Под утро Николай решил обратиться на исторический факультет одного местного ВУЗа, наверняка там должны были найтись энтузиасты, а результаты, по крайней мере были бы тщательно документированы. Причём времени терять было нельзя, пока не разорён подвал, нужно было действовать без промедлений. Так он и сделал, в тот же день, прихватив найденную бутылку, направился в обеденный перерыв в университет. Никакой кафедры, занимающейся местной историей там не оказалось, но в деканате ему нехотя назвали несколько фамилий преподавателей, которые вроде читали какие-то дисциплины связанные с этим. Одного из них - Владимира Францевича – Николай нашёл сидевшего в одиночестве за какими-то бумагами. Владимир Францевич поначалу вёл себя очень подозрительно, на разговор шёл неохотно.
«Наверное, думает, что заочник, пришёл просить зачёт, или за кого-то» - подумал Николай, уже даже начиная жалеть, что пришёл именно сюда. Владимир Францевич же подумал, что молодой человек из органов, они иногда наведывались сюда – расспросить о коллегах, о взятках…
Владимир Францевич был доцентом. Когда-то энергии было больше, хотелось написать ему и докторскую, но с докторской не сложилось. Был наработан и материал и всё бы ничего, но был он плох с людьми. Ни с кем не имея противостояния, в то же время он в коллектив не вписывался как-то: не участвовал в общих пьянках, не был в курсе их взаиморасчетов, не критиковал, но и не восхвалял каждую очередную смену руководства, ни от кого старался ничего не брать и никого ни о чём не просить, чтобы не входить в зависимость. Потому считали его даже не белой вороной, а просто человеком бесхарактерным и бесполезным. Способствовало этому отчуждению и его чудачество с постоянным сидением на кафедре. Так было не всегда, конечно…
А началось всё с его супруги (так он считал, по крайней мере). У них, даже и сказать смешно, очень редко случались какие бы то ни было невербальные контакты. То есть характер у неё был хороший, но брак такой как бы товарищеский у них был. Ещё и смолоду, он помнил, ещё до брака не любила она ни поцелуев, ни объятий, а потом и вовсе всё усугубилось: всегда она находила какую-то причину для отказа, а оттого он и настаивал всё реже, ну как бы выученное бессилие. С другой стороны, отношения у них были неплохие, можно сказать, она его даже любила какой-то своей, ему непонятной, любовью. И он ценил это, потому что никто ведь другой и не любил его никогда. И изменять он ей не хотел, потерять боялся: «Ну стоит ли ломать эту относительно счастливую жизнь из-за влияния каких-то инстинктов, ведь не факт, что с другой было бы иначе, всё таки годы прошли, да и у каждого своя физиология, нельзя же так: человек посвятил свою жизнь тебе, а ты его списал из-за недостатка гормонов. А если бы какая-то болезнь, то что, тоже так – бросать? А когда мужчины становятся бессильны? Нет, мы должны контролировать свои инстинкты. Мы разумны – тем и отличаемся от животных. В конце концов, я – учёный, мне вдвойне стыдно идти на поводу у тела… А может это и я виноват, может я неприятен ей, но она не хочет меня обидеть… И вообще, в жизни есть много чего интересного и кроме этого…» Всё оправдывал и её и себя, но внутри всё равно была постоянная обида и злость, и непонимание.
Но природа знала своё дело и вскоре в жизни Владимира Францевича появилась Леночка. Владимиру Францевичу было немного за пятьдесят, а Леночке ещё не было тридцати. Леночка когда-то училась в аспирантуре, но диссертацию так и не написала, и осталась работать. Ей то давали полставки, то четверть, то переводили лаборанткой. Терпели её на кафедре с трудом, равно как и Францевича (так к нему обычно обращались коллеги – фамильярно немного, но и на том спасибо, вроде как свой даже). Всё это годами держалось на её постоянных обещания вот-вот закончить диссертацию и уже буквально завтра выходить на защиту. Владимир Францевич же в виду семейных обстоятельств, всё больше времени проводил за работой на кафедре, стараясь мысленно уйти от своей неразрешимой дилеммы. После очередного заседания кафедры, ему стало жаль Леночку, она плакала, потому что времени ей уже совсем никакого не отводилось, и ничего она сделать сама не могла. У него же времени было в избытке, и он решил помочь ей с этой треклятой диссертацией, даже просто самому написать, ну что ему стоит?! Так они и стали вместе сидеть постоянно на кафедре, а потом всё как-то само собой сложилось…
Он даже хотел развестись, но у них за годы семейной жизни была нажита общая квартира и жить втроём с Леночкой они там не могли, а супруга Владимира Францевича выезжать явно не собиралась. Леночка же жила в преподавательском общежитии и туда ему перебираться, учитывая их с Леночкой шаткое положение на работе, было страшновато, да и стыдно… как стыдно… Насмешек и непонимания теперь стало ещё больше. Вначале все улыбались, мол «а наш Францевич ходок», потом стали раздражённо делать намёки, что нечего сидеть на кафедре в нерабочее время, превращать рабочее помещение в место для личных встреч, потом даже и на заседании кафедры этот вопрос поднимали (ну без личностей, конечно), чтобы в 5 ключи сдавать на вахту, потому что вещи пропадают и вообще, хватит и 8 часов в день для изысканий, а кому мало – пусть дома работают. Леночка снова плакала. Жене, конечно, тоже донесли: город маленький, доброжелателей много. Прибавились скандалы дома, но и на работе отсиживаться уже не получалось: теперь нужно было под язвительное раздражение жены писать дома чужую диссертацию и тайком обсуждать её с Леночкой на переменах. На кафедре – презрение. Дома – ненависть. Что изменилось к лучшему? Кто более жесток, природа или общество? Ехать к Леночке в село? В сельском хозяйстве он не разбирался, да и здоровье было уже не то, а до пенсии ещё долго… Была у них мечта, что она защитится и они вместе уедут куда-то, где их никто не знает и там найдут работу и начнут жизнь заново, но сейчас было тяжело… Немного выручали библиотеки.
Историческая же наука только на первый взгляд живёт в библиотеках. Для написания научных работ требовались массивы данных: требовались цифры, документы, требовались факты, ведь без материальных доказательств достоверность любых суждений и источников не выдерживала даже лёгкой критики. А ведь что-что, но подвергать сомнению достоверность и критиковать в университете умели. Средств на изыскания не было, но доводились определённые планы по количеству трудов и приходилось как-то выкручиваться, крутить одним и тем же материалом в нескольких статьях, «как цыган солнцем». Время от времени также организовывались этнографические экспедиции в районы: собирали там обряды, наряды, предметы быта, фотографировали, записывали песни, поговорки, лексику и потом всё это описывали. Но даже и организация таких поездок была затруднительна: на чем ехать, где ночевать, чем платить – всё это нужно было решать самостоятельно в рамках средств из зарплаты, поэтому существовали такие экспедиции по большей части на бумаге, а собирали материалы, где придётся: у студентов, у родственников. Частично эти вопросы закрывались за счёт дипломников, приезжавших на учёбу из разных мест: они собирали у себя дома материалы для дипломных и потом иногда их можно было использовать и в научной работе.
А интересных мест было в округе немало. Были сёла со своими субкультурами: чехи, швабские немцы, староверы, цыгане. Были монастыри и укрепления, были места казацких восстаний, и могилы викингов, и скифские курганы, были синагоги и костёлы, были бункеры и доты.
И было древлянское Полесье, почти не изменившееся за последнюю тысячу лет ни от прихода варягов, ни от крещения, ни от монгольских набегов, ни от польской католизации, ни от имперской русификации, ни от сожжённых немцами сёл, ни от шахт с ядерным оружием. Эти все растворились где-то в истории, они как будто даже не очень соотносились с этой местной реальностью, их как будто даже и не было здесь никогда: здесь был всё тот же язык и всё те же предрассудки, что и сотни, и тысячи лет назад. Иногда Владимир Францевич даже думал, что всё это изучение местной истории напоминает не столько процесс познания, как скорее какой-то хронометраж бессмысленного ломания различных игрушечных копий о лениво наблюдающую это фигуру великана. И вот ещё удивляли все эти технологии, их сохранность в XXI веке даже: при всей своей примитивности, они позволяли одному какому-то хутору абсолютно автономно существовать от всего мира. Иногда даже казалось: отгороди этот хутор от всего мира и через тысячу лет туда приедут и там ничего не изменилось, и даже никто и не знал, что отгорожены были.
И вот сейчас и ход его мыслей, и работу над диссертацией, прервал Николай. Николай сбивчиво рассказал ему всю историю своего приключения в доме и показал найденную в подземелье бутылку. Владимир Францевич некоторое время молчал, рассматривал бутылку.
- Да, бутылка старая, такие действительно иногда находят… Стекло, оно ведь хрупкое, а тара такая редко долго хранится, потому что эстетической ценности не представляет. Вроде недавно ещё молоко в бутылках было, кефир… а где теперь увидишь такие бутылки? А ведь их было… Я обычно брал ряженку, она по 39 копеек была. Это вместе с бутылкой! А теперь молочные продукты вообще не годятся!.. Я когда ездил защищаться в Москву…
Николай с недоумением смотрел на него. Было явно, что он пытается перевести разговор на другую тему, не давая при этом Николаю вставить ни слова. Потом не замолкая, он начал смотреть на часы и собирать со стола бумаги, вставая.
- Вам сколько лет? У Вас семья есть? - Николай молчал, не понимая, к чему ведёт Владимир Францевич. - Здоровье нужно беречь смолоду, я вот раньше не понимал этого, нужно беречь себя и употреблять нужно осторожно, потому что сейчас всякую гадость колотят, голову молодёжи задурят рекламой. И в Интернете меньше читайте все эти форумы, там люди необразованные пишут, верхов нахватаются, а если человек молодой, впечатлительный, то можно и поверить… Я тоже когда-то, помню, ездил в Карпаты на преддипломную практику, там мне такого понарассказывали, я неделю не спал, я потом сам удивлялся, как в такое люди верят…
- Я не понимаю… Вы сомневаетесь в том, что эти галереи старые или они не представляют научного интереса? Но ведь явно они старее самого здания, да и устройство их такое: и глубина, и ниши в стенах, и воздуховоды… их мусором засыплют ведь…
- Ну почему же… Вы вот политэкономию не учили уже, а Карл Маркс сказал, что воображение есть великий дар, способствующий прогрессу и развитию человечества. А сейчас прошу меня извинить, потому что я спешу на пары, а как говорил мой учитель, профессор…
Тут начал звенеть звонок и он подталкивал Николая под руку в коридор под громкий заглушающий его звон продолжал кого-то цитировать, улыбаясь и закрывая дверь на замок. Наконец звонок смолк. Николай был крайне раздосадован, и глядя в спину удаляющемуся Владимиру Францевичу крикнул:
- Если вы доверяете бумаге больше эксперимента и фактов, то это не наука, а бюрократия какая-то!
Владимир Францевич не останавлваясь выкрикнул:
- Нет там никакого дома давно! Проспитесь!
Вышел на улицу, не понимая, как шёл. Обидно и вообще странно. Вчера оказалось, что не было стены, потом этот сказал, что и дома нет… Он немедленно пошёл туда, почти бежал: взглянуть, там ли дом. «И вот ещё: а что со стеной, а вдруг она снова появилась?» Уже подбегая, он осознавал плохое предчувствие, что дома нет. И дома не было. На его месте было совершенно другое – новое, незнакомое ему здание, а рядом ещё какая-то стройка – зелёный забор, железобетон и торчащая вверх арматура, и парковка, и никаких тебе ив с берёзами…
«Значит, он был прав… Значит и ты был прав, Коленька, значит, болен. Но какая странная болезнь: провести сутки в беспамятстве… Нет, даже не в беспамятстве, а в вымышленном совершенно мире. Но откуда бутылка? Подобрал где-то, наверное, будучи не в себе… Но где мог я найти такую странную бутылку и…» - тут он вспомнил про Юлю – «как же тогда она? Ведь она тоже видела это. Пусть не стену, стена исчезла, но дом же видела? Ведь она даже чуть ногу не сломала из-за той развалины? Или и её я тоже выдумал?..»
Поразмыслив некоторое время об этом по пути назад на работу, Николай пришёл к выводу, что теперь ему было критически необходимо понять, действительно ли его больное воображение создало всю эту картину, или же только часть её. Ведь если он мог погрузиться почти на сутки в вымышленный им мир, пребывая неизвестно где – ему действительно было необходимо как-то изолировать себя, ведь неизвестно же, что он будет делать в следующий раз и когда этот следующий раз настанет. И потом пришла ему ещё такая крамольная мысль в голову: «Ну а вот сейчас, прямо сейчас, Николай, уверены ли Вы в том, что Вы здесь – идёте на работу? Или Вам и этот данный момент видится? И если он видится, что Вы настоящий в данный момент делаете?» Но лечиться ему вовсе не хотелось. Наверняка они напичкают его какой-то химией, а оттого ещё хуже станет и потом вообще беспамятство, бред… Нет, так не будет. Надо любой ценой попытаться найти её – ту, что говорила с ним. И уже в следующее мгновенье Николай улыбался мысли, что это его «та, что говорит» было похоже как-то на Лесю Украинку, на «той, що греблі рве» или «той, що в скелі сидить». А затем он снова думал, была ли эта улыбка вызвана самим сравнением или нелепостью хода его мыслей, и кто из них вообще улыбался…
To be continued))
Житомир, июнь 2016