Процедура
Во Владивостокском морском госпитале было отделение врачебной летной экспертизы. Командовал им, именно командовал, а не заведовал, замечательный врач, полковник медицинской службы Раджабли Октай Ибрагимович. Что ему приходилось переносить от досужих и здоровых летчиков не описать. Добрейшей души человек, и при своей кавказской национальности был очень похож на доктора Пилюлькина.
Как-то попросился к нему, капитан второго ранга, страдающий язвой желудка.
- Октай Ибрагимович, - с унылым желтым лицом, просил кавторанг, - забери меня к себе. Не могу я среди матросов лежать.
Октай Ибрагимович глянул на его кислое лимонное лицо. А тут я по коридору иду, бравый и с похмелья красный. Отвечает кавторангу:
- Зачем ты мне тут нужен с твоим желтым лицом? Всю картину мне портить будешь, – и на меня показывает, - гляди, какие красавцы тут лежат. Нет, не возьму.
А летчики там, действительно, сплошь красавчики, лежали. И от безделья, что только не откалывали. Один, неделю как бревно лежал, заклинило его. Пошевелиться не мог. Врача из Вьетнама ждал. Только тот, иглоукалыванием, помочь ему мог. Так что же? Он к вечеру, после первой же процедуры, как на ноги стал, уже пьяный был. И, опираясь на палку, в туалет пошел. А там бак от аккумулятора подводной лодки, с водой, на случай если в кране ее не будет. Смотрю, он палкой в баке шарит и ругается, на чем свет стоит. Водка там у него, видите ли, спрятана была. А мы ее нашли и давно уже выпили всю.
Форму положено сдавать, только головные уборы разрешалось оставлять. Но ушлые летчики один комплект формы, с званием посолиднее, оставляли, что бы за водкой было в чем ходить. В госпитальных пижамах на улицу не выйдешь и в магазин не пойдешь. Когда я в госпитале лежал, как раз форма одного полковника для этих целей была оставлена. А так как я самый молодой среди всех был, то мне и приходилось в эту форму наряжаться.
И дело не в том, что мне 23 года было, и это звание едва ли моей юношеской личности соответствовало. Полковник был сантиметров 167-и росту, а моя тощая фигура до 183 простиралась. Полковник в плечах и в поясе широк был, а меня, как корюшку, против солнца без рентгена обследовать можно было.
И вот в штанах чуть ниже колен, дважды вокруг пояса в полковничий мундир завернутый, я отправился на задание, водки и закуски прикупить. До магазина я дошел вполне благополучно, только гражданское население поражалось: Это ж надо такой молодой, а уже полковник! Встречные солдаты и матросы, опасаясь придирок такого явного карьериста, за десять метров на строевой шаг переходили и молодцевато честь отдавали. Когда обратно шел на патруль нарвался. Капитан третьего ранга так и ошалел, когда увидел юного полковника морской авиации, в штанах как у аиста-марабу, тащившего полную авоську бутылок водки. Из-под обшлагов коротких рукавов торчали руки, голые практически до локтей. Можно было подумать, что это немецко-фашистский молодчик ограбил винокуренный завод. Но такова сила больших звезд. Каптри взбодрил своих матросов и молодцевато отдал честь.
Вот за распитием принесенного, Октай меня поймал, к себе завел и целый час воспитывал.
- Ну, зачем ты пьешь? Ты молодой, перспективный, тебе летать и летать, а ты с этими старыми дураками водку трескаешь. А?! Это пусть Цибульняк и Степанов пьют, они свое уже отлетали, а тебе стыдно должно быть!
Я головой кивал, и ужас как стыдился.
- Вы совгаванцы и камчадалы, сволочи какие-то. Потому что денег много получаете. Вот на будущий год приедешь, я тебя на две недели в профилакторий отправлю, и когда тебе жрать не на что будет, позвонишь, я тебя тогда может и приму.
Я делал горестное лицо и вспоминал братца Кролика и терновый куст.
- Ладно, иди. Только больше с этими старперами не пей.
В коридоре меня уже ждали Цибульняк и Степанов, два старых прожженных плута с Камчатки:
- Ну, что тебе там Октай говорил? - кинулись они ко мне. Видно, тоже побаивались его. Боялись, что их раньше времени выставят из госпиталя.
- Сказал, что мне пить нельзя, а вам можно.
- То-то же, салабон! – приосанился Цибульняк, - Эх, молодежжжь! Пощли Васильич к похметологу. Надо здоровье поправить, а то тут под наблюдением врачей и копыта отбросить можно.
Они ушли, а я, послонявшись по палатам, пошел в туалетный «предбанник», где мы курили и играли в домино, сел в тоске и печали, и закурил. Не успел я сигарету и до половины искурить как в «предбанник» Октай Ибрагимович в белом халате залетел. Он высунулся по пояс в окно и заорал:
- Степанов, Цибульняк!! Что ж вы, гады, делаете!? Прямо напротив окон управления госпиталя водку распиваете! А! Мне звонят, что это у тебя?... Что б вашего духу сегодня же в госпитале не было!
Понурые камчадалы потом меня укоряли:
- Что ж ты сказал, что нам уже можно водку пить?
Другому страдальцу, с утра снимок поясницы должны были делать, дядя Радик приходил, радикулит то есть. С вечера ему надо было клизму поставить, что бы на снимке ничего постороннего не просматривалось. Друг его сопровождать вызвался. А сестричка в тот день новенькая была и к шуткам нашим не приученная.
Заходят эти два орелика в манипуляционную комнату. Тот, кому клизму ставить будут, молча на топчан ложится, а второй, сопровождающий, сестричку, когда она что надо, куда надо вставила, спрашивает:
- А вода у него изо рта не потечет? Кружка вон, какая большая?
- Что вы! – сестричка отвечает. И начинает лекцию по анатомии читать. Дескать, в организме имеются всякие сфинктеры, которые... и так далее.
Тут, тот, что на боку лежит, струю воды изо рта в сестричку пускает. Заранее, прохвост, набрал. То-то и помалкивал…. Сестричка как ту струю увидала, с перепугу, за кишку - дерг. И у него с другого конца вода струей хлынула. Сестричка в ужасе. Что делать не знает. Когда до нее дошло, что над ней потешаются, в слезы и к Октаю побежала.
Но и шутнику несладко пришлось. Наша братия как узнала, что его на процедуру повели сейчас же в туалет и все кабинки заняли. А он как полоумный бегает по туалету и орет:
Пустите! Сейчас в штаны напущу!
Поиздевались над ним немного и пустили. А ему еще от Раджабли досталось. Будет знать, как над сестричками прикалываться!
На следующий год, помня угрозу, я прямо с вокзала позвонил:
- Октай Ибрагимович, добрый день! Я опять к вам приехал.
- А, - не проявил он никакой радости, но сразу узнал меня, - приперся! Значит так дорогой, отправляйся в профилакторий и когда прогуляешь все деньги, и тебе жрать нечего будет, - он забыл, что в профилактории нас по летной норме кормили, - позвонишь, и я тебя приму. Но не раньше чем через две недели.
Ура! Вот он родненький, кустик наш терновый для всех летчиков Тихоокеанского флота. Две недели полной свободы! Слава Октаю Ибрагимовичу!
