ИМЯ ВЕЧНОСТИ
Рассказ
Ольге Павловне дворовые подростки почему-то дали ехидное прозвище «Невеста Иисуса». На самом она была некрасивой старой девой и школьной учительницей, преподавательницей математики. В школе, за многие годы педагогической работы, к ней так и не прилипла никакая кличка. Мы, ученики Ольги Павловны, называли её между собой просто Ольгой, а иногда сочувственно и снисходительно Ольгушкой.
Изредка я пробовал подтрунивать над её рассеянностью и, как мне казалось, неопределенностью характера; случалось, будто зажигаемый и подхлёстываемый изнутри каким-то злым бесом озорства, дерзал поясничать прямо на уроке, в присутствии учительницы, сам не зная, зачем и не получая от этого никакого удовольствия. Подобные выпады в адрес Ольги Павловны всегда выглядели неуклюже, даже нелепо, и не вызывали ожидаемого мною смеха или одобрения одноклассников.
Помню, как после одной из моих особенно «умных» и язвительных реплик Ольгушка опустила голову, а потом посмотрела на меня таким странным, непонимающим и одновременно виноватым и жалобным взглядом, что мне стало стыдно и почему-то захотелось плакать. Я выскочил из-за парты и убежал из класса. Несколько дней затем меня словно преследовал её взгляд, а на душе было невесть откуда взявшееся, еще незнакомое в те юные годы, давящее, тревожное чувство одиночества и какой-то непонятной, непостижимой отделённости от всего окружающего. Потом это прошло, но с тех пор я больше не шутил на уроках Ольги Павловны, - сидел с опущенной головой, зарывшись в книги, и старался не встречаться с её глазами.
Однажды, перед самым концом одного из контрольных уроков по математике, Ольгушка, как всегда, не прибегая к помощи дежурных, собственноручно собрала наши тетради, затем, не дожидаясь звонка, попрощалась и поспешно вышла из класса. Тотчас же зазвенел звонок. Идя на перемену и проходя мимо учительского стола, я заметил лежавшую на нём книгу, очевидно, забытую Ольгой Павловной по вечной её рассеянности. Это был сборник ненавистных мне математических задач. Из книги торчали края вложенных в неё нескольких тетрадных листов. Я схватил задачник и бросился догонять Ольгу. Не тут-то было: у классных дверей столпилось человек десять девчонок, о чём-то громко и противно споривших между собой и не желавших уступить мне дорогу. С ребятами я бы не церемонился, но с девчонками лучше не связываться – к ним так просто и не дотронешься, не то чтобы протолкаться сквозь их толпу.
Когда я постучался в учительскую, по всему необъятному серому коридору школы уже гремел звонок на урок. Кто-то из учителей сообщил мне, что Ольга Павловна минуту назад ушла домой и будет в школе только послезавтра. Можно было оставить книгу в учительской, но я почему-то не сделал этого. Вернувшись в класс, засунул сборник в свой портфель и решил при первой же встрече лично передать его Ольгушке.
Дома, уже вечером, сев за приготовление уроков на завтра, первым делом вытащил сборник задач Ольги Павловны и стал с любопытством рассматривать его – в особенности те листы, которые из него торчали. В книге не было ничего особенного, но то, что я прочитал на двойном тетрадном листке, вложенном в книгу, было настолько умопомрачительным и ни на что не похожим, что, даже перечитав еще раз, я продолжал оставаться в недоумении. Мелькнула догадка, что это личный дневник Ольги Павловны, вернее, отрывок из её дневника: вверху первого листа стояла дата, а всё написанное ниже напоминало повествование от первого лица. Несомненно, это был почерк Ольги Павловны, но я не улавливал почти никакого смысла в её рассказе. Всё это больше походило на бред сумасшедшего.
«Ну и Ольгушка!..» - подумал я с удивлением и искренней жалостью.
Утром следующего дня, собираясь на занятия и зная, что Ольги Павловны на уроках не будет, я всё-таки взял с собой её книгу, надеясь каким-то чудесным образом встретить Ольгушку по дороге – в школу или из школы – и опасаясь, что дома кто-нибудь в моё отсутствие случайно прочитает её «дневник», а потом станет приставать ко мне с дурацкими вопросами, на которые я не смог бы ответить.
Чуда не случилось, и весь тот день злополучная Ольгина книга продолжала лежать в моём портфеле, раздражая меня тем, что то и дело попадалась под руки, когда я искал нужный мне учебник или тетрадь. Мало того, «писание» Ольги Павловны всё время не выходило из головы, путая мысли и мешая думать о чём-то другом.
Придя из школы домой и пообедав, я не пошел, как обычно, во двор к ребятам, захлопнул наглухо форточку, откуда, протискиваясь сквозь уличный шум, добивался до моего слуха и сердца надрывный, непонимающий свист Володьки – лучшего товарища по дворовым приключениям, - уединился в спальне, где всегда готовил уроки, и выложил на стол из портфеля сборник задач Ольги Павловны. Края листов, торчащих из книги, были загнуты и изрядно помяты. Это очень огорчило меня. «Зачем я не оставил её дома? – подумал я с сожалением. – Спрятал бы где-нибудь…» Перечитал опять, с начала до конца, весь текст, написанный рукой учительницы. Ничего не прояснилось. Сколько бы я ни вдумывался в прочитанное, смысл по-прежнему ускользал от меня. Только на сей раз стало смешно, когда дочитал до слов: «Благословляю тебя, любимая.»
«9 ноября 1962 года.
… Ты слышишь сейчас голос твоего истинного Я – голос, который пришел к тебе из глубины твоего подсознания и который ты принимаешь за голос Божий. Ты не ошиблась. Бог (я, ты, мы) обитает в мире неприступного Света внутри тебя. Здесь не задают вопросов, здесь нет слов и нет чисел, потому что во Свете всё явно и всё явлено как есть, а Дух един и в нем не может быть разделения, умножения и ничего такого, что можно было бы отнять или прибавить. Дух это Жизнь. Жизнь может быть только вечной, потому что в ней нет ничего, кроме Жизни, и она не содержит в себе своего отрицания. Но я буду говорить с тобою на твоем языке, на языке твоей души, чтобы ты понимала меня. Ты можешь даже посылать мне свои вопросы в мыслях или в чувствах. Если на какой-нибудь из них не будет ответа, то знай, что я ответил тебе, но ты не услышала. Никто не кричит о Любви. Так ты научишься слышать и услышишь всё. Я говорю с тобой постоянно и не умолкаю ни на миг, ибо ничего нет красноречивее безмолвия. Знай, что когда ты не слышишь меня, ты не слышишь себя самой и забываешь звучание своих Имён. Послушай, и скажи, что ты слышишь сейчас?»
Голос умолк. Я прислушалась и мысленно ответила: «Ничего».
«Из ничего сотворено Всё, - продолжал голос. – слушай ещё и постарайся найти в этом НИЧЕГО хотя бы что-то. Тогда это ЧТО-ТО станет твоим, будет принадлежать тебе».
Я снова прислушалась, и опять ничего не услышала. И вдруг как будто невидимый свет пронизал моё сознание.
«Я слышу!..» - прошептала я.
«То, что ты услышала, это твоё приобретение. Объявляй вслух, провозглашай услышанное и верой утверждай свои права на это!»
«Я слышу… тишину», - сказала я.
«Прекрасно! Что ты слышишь ещё?»
«Я слышу покой и мир.»
«Ещё! Объявляй, объявляй!»
Я слушала и объявляла, медленно выговаривая слово за словом:
«Тишина, Покой, Мир, Согласие, Смирение – прекрасное Смирение, напоминающее смирение цветов, - Благоухание, Нежность, и Любовь, Любовь – целый океан Любви.
«Это и есть твои настоящие Имена, - словно улыбнувшись, ласково сказал Он. – Ты нашла в кажущемся НИЧЕГО не пустоту, а целое Царство Божье – Царство Радости и Любви, - и не где-нибудь, а внутри себя самой. Купайся в этом Океане, он твой, для тебя, ибо всё Богом и для Бога сотворено, а значит всё создано Любовью и для Любви! Безбрежный Океан Любви в тебе, но ты пока ещё только капля - одна-единственная капелька крови в этом Океане. Утопи в Океане Любви все свои вопросы, и сама растворяйся в Нем, соединяйся с Ним в себе, пока не станешь одно целое с Любовью, почувствуешь себя Океаном и преобразишься в Любовь. Благословляю тебя, любимая.»
«Ничего! – подумал я, почему-то успокаивая себя. – Завтра Ольгушка придёт на занятия, и я верну ей эту … это… бессмысленное и сокровенное. Переживает, небось!»
Но удовлетворения от этой мысли не было. Наоборот, появилось чувство, как будто в этом двойном тетрадном листе было что-то и для меня, чего я пока ещё не мог понять.
И вдруг само собою возникло решение, от которого сразу стало радостно и легко. Не раздумывая, я вынул из ящика стола чистую тетрадь и начал медленно, тщательно переписывать фантазии Ольги Павловны. Конечно, делать это без ведома и согласия автора было некрасиво и как-то не по-мужски, но я словно повиновался чьей-то воле. Меня очень удивил почерк, которым я писал – аккуратный, с красивыми завитушками у некоторых букв. В те юношеские годы я пользовался в разных случаях тремя почерками, но такого изящного, с едва заметным левым наклоном, среди них не было. Он совершенно не походил на почерк Ольги Павловны. Позже, сколько я ни пробовал, ничего подобного не выходило из-под моей руки, а то, что получалось, больше напоминало карикатуру. Когда была поставлена последняя точка, я даже не подумал проверять, нет ли ошибок. Во мне торжествовала абсолютная уверенность, какое-то непонятное, необъяснимое знание, что всё сделано правильно.
На другой день я видел Ольгу в школе с самого утра, но в нашем классе математика значилась последним, седьмым уроком. Это была пятница – самый долгий и трудный день учебной недели. Шесть уроков, предшествовавших математике, я едва отсидел, изнемогая от стыда, тревожного ожидания и предчувствия неминуемого разоблачения в содеянном. Странно, но когда в класс вошла Ольга Павловна, я почувствовал облегчение.
Математика началась, как обычно, с вызова к доске. Двое или трое учеников, отвечавших урок, уже сменили друг друга, но учительница, казалось, и не слушала их. Несколько раз она взглянула на меня и с каждым разом со всё большим интересом. Наверно, ей что-то говорило несчастное выражение моего лица. Я чувствовал, что она всё знает.
Когда прозвенел звонок, не помню как я очутился возле стола.
- Ольга Павловна! – громко сказал я, чтобы быть услышанным в шуме голосов. – Вот книга, Ваша книга! Вы забыли её в прошлый раз.
- Спасибо, Валерик, - добродушно и просто сказала она. Взяла задачник, одним движением ладони разгладила смятые концы тетрадных листов, выглядывавших из него, потом снова внимательно посмотрела на меня и коротко спросила:
- Ты читал?
- Ольга Павловна!.. Я люблю историю и астрономию. А математика... эти задачи…
Ольга два раза кивнула головой. Она понимала всё.
- Ничего, - проговорила она мягко, как будто утешая меня. – Ещё раз спасибо тебе. Иди отдыхай. Всё будет хорошо!..
Через три месяца, в самом конце зимы, случилось непривычное и неожиданное: Ольгушка не пришла на свой урок – в первый и последний раз на моей памяти. Мы, почти все её ученики, больше радовались, чем удивлялись этому, и с удовольствием прогуляли математику. А на следующий день школу потрясло известие: Ольги Павловны больше нет.
Весь класс, кроме меня, ходил на похороны Ольгушки. В тот чёрный день какой-то невидимый друг увёл меня далеко от школы и от людей. С самого утра водил он меня по безлюдним, незнакомым окраинам города, а потом и вовсе вывел за город, и мы пошли вместе навстречу ещё холодному, предвесеннему ветру. Нам было удивительно хорошо находиться рядом и внутри друг друга. Я ощущал спокойный и вместе с тем торжественный, праздничный живой свет в себе и вокруг себя.
Утром второго дня после похорон Ольги Павловны, вместо школы, ноги повели меня на кладбище. Я не знал, где находится её могила, но я и не искал. Просто шёл по неширокой кладбищенской аллее, чувствуя себя чужим в этом странном месте, иногда озирался по сторонам и именно тогда проваливался в образовавшиеся под талым снегом лужи.
Это продолжалось около получаса. Наконец я почувствовал, что дальше идти не нужно, и остановился.
Слева от меня, почти у самого края аллеи, белела, как невеста, свежая могила, засыпанная цветами и разодетая в белые одежды из множества венков, опоясанных лентами. Во всём этом облачении преобладал белый цвет. Могила Ольги Павловны показалась мне ослепительно белой среди окружавших её мрачных старых могил с покосившимися чёрными крестами. «Белая ворона…», - подумал я. Потом что-то подкатило к горлу, сумка выпала из моих рук, и я заплакал, зарыдал, как маленький ребенок.
Кто-то остановился за моей спиной и долго стоял молча. Я оглянулся. Это был опрятного вида пожилой мужчина с сероватыми, неприятно затуманенными глазами, с большим, очень потёртым и, очевидно, тяжёлым портфелем крокодиловой кожи, совершенно нелепым в таком месте, как кладбище. При этом я совсем забыл, что и моя школьная сумка, валявшаяся на земле, со стороны точно так же могла казаться странной.
- Кто здесь, - сочувственно спросил старик, близоруко морщась, - кто-нибудь из твоих?
Я вытащил из кармана грязный платок, вытер им нос и ответил:
- Да. Из моих.
Человек с портфелем понимающе кивнул головой, тусклые его глаза изобразили подобие сострадания, затем вдруг резко повернулся всем телом и, не оглядываясь, быстро зашагал в ту сторону, откуда пришёл я. Пройдя метров двадцать, он так же внезапно остановился, снова повернулся ко мне и неожиданно громко, надрывно закричал:
- Там никого нет!!! Ты слышишь, мальчик?! Ты слышишь меня!?...
… Каждый год я приезжаю к ней на могилу. С тех пор уплыло много времени. Теперь мне столько лет, сколько было тогда Ольге Павловне. Мне кажется, что только сейчас я начинаю по-настоящему понимать то, что было когда-то написано рукой моей учительницы на двойном листе из тетради в клеточку и неизвестно зачем украдено мною. А может быть, без этих слов, казавшихся невразумительными, даже безумными, но живых и действующих, без этого её диалога со своей удивительной душой, до конца прочувствованного и понятного лишь ей одной, никогда не смогло бы пробудиться во мне что-то очень важное, что изменило потом течение всей моей жизни. Сердце подсказывает мне, что это так.
По густой высокой траве, по блеклым диким цветам, одуванчикам и прочему бурьяну я всегда замечаю, что к ней никто не приходит. Кроме меня…
24.05.2016 18:57 