Белла
местечко Барабой, что под Одессой.
бурлящие двадцатые года.
еврейские погромы без эксцессов
не обходились вроде никогда.
пришло ЧеКа, евреям стало худо.
нет жизни вовсе, так, «шо боже ш мой».
биндюжник Моня, уж не веря в чудо,
собрался до Америки с семьей.
а дочка все упрямится, рыдая,
и уезжать не хочет, вот бардак,
ведь, обещанье милому давая,
клялась, что будет ждать, неважно как.
ох, Белла, Белла... - маленькое чудо.
черны, как сажа, косы и глаза,
и от тебя порой, как от талмуда,
мне взгляда оторвать никак нельзя.
умна, скромна, упряма, не свернула:
уж если влюбится - верна, как сталь - клинку.
угрозы, уговоры и посулы -
ничто не помогает старику.
а ехать все же надо - в Америке порядок,
но Белла остается, зохен вей.
поедем, дочка, с нами: там женихи - стадами,
свобода… капитолий… и бродвей.
разбила сердце папе - и осталась,
вкусив всего: погромы... лагеря, -
и из последних сил за жизнь цеплялась,
любя и веря в то, что все не зря.
прошло лет десять после всех скитаний.
вернулась Белла в милый Барабой.
а в трещине за печкой
конверт полуистлевший -
ей весточку прислал её герой.
до дрожи пробирает,
конвертик открывая,
читает Белла милого слова:
штабс-капитан в отставке,
как разгромили ставку,
в Стамбул уплыл, успев тогда едва.
женился там на Фросе
(прощенья слезно просит),
и есть у них сыночек (очень мил),
и слышал, что, быть может,
она в Нью-Йорке тоже,
от клятвы он ее освободил.
эх, Белла, Белла, маленькое чудо...
черны, как сажа, косы и глаза.
что пережила ты, гадать не буду,
но по твоей щеке бежит слеза.
а море разгулялось не на шутку,
сгустились тучи, солнца вовсе нет,
и Белла подышать хоть на минутку,
не стала милому писать она ответ.
и долго в Барабое грели слухи,
но Беллу больше встретить не пришлось,
лишь только стонет море от разлуки
да в память её имя запеклось...