Сказка. Восьмой сон Царицы
- Прочь, прочь, изменник! Прочь отсюда! Что делаешь ты, непорочность губишь!
Я прикажу тебя немедленно казнить!
- Я чашу лишь принес тебе свою, чтобы в цветок излить.
За что же казнь?
- Как смеешь ты перечить? Как смеешь лить из чаши на цветок,
Что среди всех цветов в саду мне всех дороже?
- Но посмотри, три капли лишь упали на лепесток его – и он вдруг запылал,
Заблагоухал, как будто жизнь узнал лишь.
- Я вижу, странно это. Эликсир неведомой мне, незнакомой силы хранишь ты,
Я ж о нем сейчас лишь узнаю. Где взял его? Или алхимик тайный, колдун запретных знаний и свершений?
- Я лишь садовник, что пестует этот сад, где ты – хозяйка, о, царица, властелина. Я приучен к поклонам и молчанью твоим визирем, мир ему и блага по даяньям. И мир тебе, моя царица-госпожа.
- Ты знаешь правила и церемонии – похвально. Совсем не неуч. Кто ж тогда?
- Я также тот, кто приучен тем, кто чины иные дарует каждому, к мышлению и созерцанью и наблюденьям за движеньями касаний тончайших - и лапки мотылька, и взгляда грозного, и туч издалека.
- Да ты опасен! Вор и лжец – предполагаю, в тени сокрывшись платанов могучих, подслушивал ты речи мудрецов. И благородное сознанье баламутишь лишь отблесками от чужих вершинных снов. Кто научил тебя быть вором, отвечай, слуга безродный и безправный раб?
- Я не безроден, нет, прими без гнева, госпожа, ту истину, что путь мой из истока течет намного дальше, чем миг плена. Он изменил мою судьбу, но не обрезал. Твои вельможи были хороши, что клятву вырвали умело у меня – забыть навеки прошлое, на память я завесу накинул, но она, и есть напоминание о прошлом, та стена, что закрывает что-то и тревожит. Тревогу сердца я не клялся источить.
- Ты глуп иль смел? Не смог он позабыть… Вельможи те получат нагоняй отменный, что совершенства не достигли в своем деле. Тревога сердца то иль просто рабский бунт, мне все равно. Я чашу отбираю с эликсиром – мои придворные ученые мужи ее изучат досконально, чин по чину, а ты – за самовольство – в яму, на колы. Но ты смеешься?
- Ничего не скажут упражненья, пыхтенья пылкого, ученого ума – то кровь нетленная моя. И вся она иссякнет, как только трав моя коснется бездыханно голова.
- Как это неприятно. Я думаю, ты врешь, безродный все ж слуга.
- Проверь, о, госпожа. Пожил я здесь изрядно, в саду рабом, и смерть от рабства не страшна.
- Что слышу я? Откуда эти пустозвоном речи? Бояться смерти все, хоть раб, хоть господин, и платят звонкую монету иль лекарю, иль стражнику, за миг. За миг продленья жизни и волненья всех мускулов, себя не потерять.
- Ты держишь кровь мою. Что в моем платье, когда цветком прекрасным этим я начну с утра благоухать.
- Как, ты цветок присвоил мой? Без спроса? Преступнику немедленная казнь!
- Не плачь, царица, что для жизни эти слезы, когда уже спешит с мечом палач.
- Нет, нет, постойте… Я сойду с коня, уйдите все в сторонку, дальше, дальше... Послушай, мой слуга, что хочешь ты за то, ларец златой монеты или сундук, где блещут лунно жемчуга, проси, что хочешь, иль коня со сбруей, имение роскошное у моря – уйди от этого цветка, он для меня – луч солнца! К нему спешу всегда, проснувшись лишь с утра. Любуюсь им я днем, когда я подойду к оконцу, и вечером в кругу прислужниц-дам. Он наполняет сны мои собой, очарованьем, и счастьем и блаженством, и покой он дарит мне. Возьми же свою чашу и выбери себе цветок другой. Родись в любом другом, но этот – мне подари…
- Что слышу я? Ты просишь милость от слуги?
- Был сон сегодня мне. О нем не говорила я никому, что-то есть в тебе такое, что срывает стыда и почести печать. Тем более, ведь кто рабу поверит? В конце концов, лишишься языка… Так вот, мне снился город вечного греха. И я была в нем не царицей – а блудницей. Жила я не в палатах золотых и на перинах не спала с лебяжьим пухом – средь мусорных отбросов я гуляла, мужчин проезжих зазывала, тем получала грош, а может два, и радостно домой отцу несла. О, может быть под солнцем что-то горше?
- Несчастной ты была?
- Молчи, слуга! Я сон дорасскажу, ведь то был сон, навеянный приливом иль луною, или росой с дурмановой травы. Так вот, блудница та была горда собою, стояли у двери и женихи – потешники великие ночные, по духу братья, похоти сыны. И были мне они уже родные, и славили их матери-отцы. И выбрала я одного, но будто свинья в дыру забора проскользнула и тыкнула меня по пяткам, жутко я рассердилась, оглянулась хмуро, решив ее отменно наказать. Схватила палку и ударила ее, она упала, раскололась на части, будто статуя из камня – я крикнула, держась за жениха. Но брызнула вдруг влага, капля, капля, и на груди сорочку мне прожгла. Ты не знаток разгадок сновидений, но отчего-то именно сейчас его я вспомнила, и стало мне тоскливо. Как будто я теряю целый мир, которого не знаю, но все ж знаю…
- Не знаю, что сказать тебе, царица…
- Отойдем, молчи… Вот, у фонтана, что звенит нежнейшей песней, я сяду. Ты же стой и слушай. Сон второй был после этого, и был в сто раз он гаже. Как будто я была туземцем в диком месте, и племя то, что ест себе подобных, меня венчало на вождя почет. И было мне все это, как вживую. И пиршества их после боя, пляски, совокупления без смысла и желанья. И все то принимал мой ум, не знающий искусств и церемоний дворцов чудесных. И я плакала во сне…
- О чем же, госпожа, те были слезы?
- Не знаю. Думаю, я их жалела, сострадая всем сердцем, что прожглось от капли жаркой той свиньи.
- Мудрено все, хитрей не слышал сказок…
- О, не спеши. Присядь к моим ногам. Сказать хочу я третье сновиденье, последнее, ведь некуда спешить. Дай чашу подержать твою – приятна тяжесть и лист вот с дерева упал и кружит… Так вот, садовник, снилось втретье мне – холодная метель меня вскружила и стала истуканом я со льда. Меня и наряжали, и любили, и били, и крошили, от ножа царапины зализывало время, а дождь и холод делали свое – наращивая новый слой льда-кожи, и я стояла – гола и бедна. И перлы пышные, алмазы и рубины, венцы златые и браслеты-малахит, все было веско для моей гордыни, глаза пылали жаждой – ухватить. Хотелось прикоснуться, насладиться касанием холодного металла и граней каменных сияющих, но птицы садились на главу мою исправно, когда стражи все засыпали ночью, приставленные к идолу служить. И умерла от холода я, впрочем, я не жила, а наслаждалась славой и благами, что были недоступны, владея всем в своем воображенье только… Вот, ты зеваешь, раб мой заскучал… Я усыпила скучными речами слугу, но стало легче мне, светло и ночи той развеялся дурман весь…
- За искренность тебя благодарю. Доверием слугу ты одарила, что больше, чем корона с янтаря.
- Да, да, искусен ты в приемах и порядках всех церемоний нашего двора...
- Мне жаль, что не услышала ты правды.
- Молчи, слуга, закончим отдых здесь. И вот – я признаюсь, склонив главу смиренно, что милости прошу твоей, не раб ты боле – даруй цветок мне ты и – уходи. Вот что на свете мне всего сейчас ценнее…
- Как скажешь, всех цариц мудрейшая царица.
Садовник бережно склонился над цветком, сказал слова негромко, резко птица взлетела с ветки, и лица коснулся ветерок. Три капли, что впитал цветок, упали обратно в чашу, и цветок как будто свял, немного загрустил, чужую страсть назад вдруг отдавая, что вспламеняла, отдавал теперь назад.
Садовник подошел к цветку другому, не менее прекрасному, как долго он их лелеял, им дарил тепло души своей, и капельки излил на эти лепестки – цветок тот загорелся всей красотой, всем огненным восторгом, и радостью весенней чистоты, его достал садовник из земли и в путь собрался, но слова из уст царицы ветер поднял:
- Слуга мой, погоди!
- Ты мне? Я больше не слуга твой. Отказать же смею. Что хочешь, говори?
- Меня с собой возьми.
- Прости, царица, но тебе со мною нет пути…
- Но почему, я ведь и так свою главу склонила уже раз…
- Мне не глава твоя нужна…
- Так что же? Тебя я не пойму, свободный человек…
- Не все ты сны мне рассказала, что-то прячешь…
- Как ты узнал? О, боже, я краснею – нет, не слуга привел меня к смущенью – то не возможно, этикет двора велит не знать стыда пред теми, кто платья бархата не носит. Но свободный ты человек – и отчего пылают мои щеки? Да, я сокрыла правду от тебя…
- Не начинают путь свой с человеком, что тайны прячет – что там - нож или сосуд со снадобьем? Измены и подлости не любит всякий.
- Прости и путь не начинай свой меня не выслушав. Тебя я приглашу а альтанку белую, где в роще светлой семья поющих птиц нашла приют. Эй, слуги, приготовьте легкий ужин, чтоб фрукты свежие и старое вино… Идем, я душу облегчу перед тобою и ты тогда не сможешь наскоро решать…
- О, сада госпожа, но не моя! Я выберу участье в судьбе твоей, где мукой тайна гложет, воруя счастье в сердце у тебя. И все же…
- Боишься ты меня?
- Остерегаюсь, не сети ли ты ловкие сплела, владеешь ты искусством церемоний и тонких правил…
- Это правда, да… Но как же ты не рассмотрел в словах моих всю искренность и солнечную бурю…
- Ты говоришь о буре, что сдвигает пласты сомнений и вершит дела, лишь опираясь на закон, что светел?
- Царь мой, да…
- Не царь…
- Но корону увидала я над челом твоим, и ярче не видала, свободный муж.
- Тогда я приглашение приму – с тобой в альтанку белую войду.
Они заходят в белую альтанку, увитую плющом и розой нежной, внутри столы и блюда полны угощений даров обильных, которыми природа одарила тех, кто с любовным пылом опекает мир ее. Ковры на скамьях были так приятны. Но гость сел на гранитный камень, удивив царицу.
- Что ж, не хочешь ты отдохнуть и негой насладиться.
- Нет, я не спать и не дремать пришел и наслаждаться. Я согласился боль твою узнать, свидетелем стать тайн твоих изрядных, а страх – он больше палача умы смущает и нарушает гибкость нашей мысли и чувств потокам не дает волной струиться покойной.
- Мудростью своей меня ты удивляешь все больше. Хорошо, я начинаю. Мой сон четвертый, не скажу последний, он красотой своей меня пленил, и я вращаюсь в музыке его, мне душно, но выйти-отпустить не стало сил доныне.
- Ты знаешь, кто играет?
- Да, пришел он в мой сон – красив и статен, всемогущ он. И флейта у него не знает устали и сна. И музыка его – волшебна и светла, как будто… Только в танце я хромаю, и подол платья поднимаю, чтоб посмотреть, что мне мешает – иль виновата туфелька моя, иль на полу рассыпаны бобы. Играть он продолжает, неусыпный, а я устала, и хромать и падать, но жажда танцевать внутри горит, превозмогаю боль, опять поднялась, я кровью истекаю, но танцую, и кровь моя рекою уж бежит, а он все дальше, он привлек к себе другую, но мне остановиться нету сил. Мне сниться дальше, что дает кинжал мне он в руку, и подмигивает остро, на девушку показывая будто и мыслям так давая направление – убить соперницу, и я уже согласна, порочна вся от темечка до пят. О, вижу, злоба выела глаза и я, еще живая, удар по деве нанесла, и в вечность исчезая, я вижу их, смеющихся двоих, я не ее убила, а себя… И там, смотрю, осталась лишь моя нога хромая, что пляс свой продолжает из падений. Им весело на этот балаган смотреть…
- Ты сожалела?
- Сожалела, о себе лишь и о своей судьбе, и платье из парчи я на груди порвала – тихий звук раздался и я проснулась уже в новом сне.
- То сон твой пятый будет?
- Да, вот уж вечер, тени, ветер стих, все ждут себе блаженства и награды…
- Блаженство каждому, царица, он дарует. Что ж твой пятый сон?
- Да, сон, конечно, тяжело мне вот так открыть и пятое лицо. Но отчего в альтанке так светло?
- Цветок мой все растет и торжествует, стремится он раскрыть свои бутоны…
- Как красив он и благополучен… Хорошо, мой пятый сон хотела бы забыть, но без него – никак рассказ не завершить. И вот, я без ноги хромой, но все ж с двумя, силки для птиц расставила умело, обучаю их разным песням, и они – довольны, и чтоб только жить, поют и в клетке, но одна, пичужка малая, все ж петь она не хочет. О, как же хороша! Как перышки ее блистают, веселят глаза, и отпустить ее не подымается рука на волю. Приглашаю я разных мастеров в искусстве дрессировки, но нет – и в ярости своей, что кто-то есть вольнее, что волю чью-то не смогла перебороть, так, без платы, я отдаю ее бродяге нищему, желая, чтоб узнала, что есть на свете нищета, дно ада. И вот, что слышу я? Во сне том на ярмарку я с птицами пришла и там услышала мелодию всех краше – то птица та веселая была и пела, на плече сидя бродяги. Без цепи золотой иль хомута она ему шептала что-то сладко в уши, а он смеялся, брюшко щекотал ей, и стало от того так радостно и больно, что в тот же миг во сне том умерла - не выдержало сердце напряженья от огорченья…
- Да, удивляться есть чему в миру, когда живешь не лишь в своем чарующем саду…
- Что хочешь этим ты сказать? Что я в плену? Что стену возвела высокую-ограду, и от того не ведаю всей правды?
- Да…
- Быть может, ты и прав, мудрейший гость мой. Пространство разделяя на куски, лишаемся мы цельности в сужденьях. Шестой мой сон… Ты персики возьми, их слаще нет во всей, поверь, округе.
- Как верить мне тебе, когда из сада ты своего ни разу и не вышла? Лишь слуги и рабы вокруг гуляют, спеша по порученьям.
- Как ты снова прав! И я опять горю, и не лицом, а кожею всего, что я считала телом лишь моим, пока…
- Что ж замолчала ты? Смотри, уже темно, и солнце солнц ночное нам открыло ворота, и месяц, словно страж, стоит в сторонке и фонарем нам светит – путь открыт.
- Продолжу я… Шестой сон мой – на лодке плыву я – с виду грозный господин. И много лодок, в них – свирепость войском, оружие сверкает в свете дня, так радуя всесильностью меня. Но кто-то, вдруг, напротив сидит в лодке. Мне плохо видно, хоть и полдень, так светло. Он иль она, я не скажу – ведь сон же, мужчина-женщина, во сне – то все одно. Так вот, то существо без явственного пола, разделенья, мне строить рожи начало, как будто безмерно насмехаясь надо мной. Свирепость вызвал я движением мгновенным одних бровей, и молнии пронзили из глаз моих его, как тень, фигуру. Оно схватило эти молнии руками, свернуло, словно ткань из льна в рулон. Я испугался, я – безстрашный воин, познал весь страх безсилья, был сражен. Себя убил тогда своей рукою, иначе смысла жизни я не видел, без оси, что мое удерживала небо, другой же оси я не смог осилить, не повернулась кверху голова.
- Огорчена ты чем-то и печальна?
- Да, знаешь, понимаю я сейчас, что сны мои как лестница златая ведет меня куда-то, до конца…
- Так что седьмой сон?
- Я боюсь, признаюсь, боюсь, что после снов – уж ничего… И если этот сон совсем исчезнет, ах, растает, я потеряю истины кольцо.
- Кольцо всех истин, о царица сада, - не безделица, и мудрено потерять, что не имеешь…
- Что ты хочешь этим мне сказать? Что истиной я не владею в полной мере, науки все прилежно обретя, скорее, правда, я скажу, от скуки, отца и мать, их прихоть веселя… Так вот мой сон – седьмой. Такая малость, право, и не достойно то царице даже снить. Ловила мух я и одна лишь не попалась, смеялась надо мной, как шут-шутник. Иль я сама шутом была при ком-то? Нет, нет, все это ерунда…
- О, сада госпожа! Все сны твои тебе дарили света мудрость… Испей ее до дна…
- Нет, нет, я не хочу. Наступит пусть опять, как прежде, утро…
- Тогда, прощай, я без тебя иду.
- Все, стража, задержите! Здесь преступник! Он тайны выведал обманом госпожи. Останешься навек здесь… Завяжите ему руки…
- О, подлость! Где восьмой сон?
- Раб, молчи! Не быть восьмому сну, не быть вовеки, у лекарей узнаю, как не спать! Я прикажу искусственное небо соорудить и выбросить кровать! Восьмой сон не войдет в опочивальню царицы, вопреки закону жизни…
- Так ты решила с жизнью состязаться? Закон сей-непреложность одолеть? Да ты глупа…Умней дворца паяцы и тень разумней стайки пескарей.
- Что? Что? В темницу хама, не кормить и чашу его забрать, цветок же растоптать. Все своровал он у меня, все – кража, в саду здесь – всем владею, даже жизнью – я… Но что это со мною? Поднимаюсь, я над землей и корни так длинны. И времена сквозь них, смеясь проходят, сквозь сад мой, тело, подлость и язык. О, вижу столб перед собой я света, что так огромен, вечен – остальное, так криво все и так небезупречно, и правда, глупо, что полно собою… Ты здесь еще? Где стража? Ты – свободен?
- Да, это все был только сон. Восьмой. И скоро уж рассвет и твоя чаша полна сиющей эссенцией – твой свет!
- Так это кровь нетленная моя?
- Ты знаешь…
- Да, и цветок тот ждет меня, как будто или другой.
- Свободна выбрать ты…
- Да, каждый мне в саду моем приятен, и для меня рассказывает сказки, мир даруя.
- Так я пойду?
- Иди! Благодарю, что погостил в дому моем, где больше не вижу я царицы и слуги.
- О, знаешь ты язык всех церемоний…
- Сердца… Оно во мне сегодня зазвучало, когда всех снов сорвалось одеяло, и друга взор все дыры в нем явил, хотя, казалось, то величий был всех лик. В пути своем, о, друг, коль будешь рядом, в гости заходи. Здесь будут все друзья между собою, и ты найдешь приют себе сердечный. Мне многое здесь нужно изменить, иные древа посадить, законы…
- И я тебя благодарю сердечно, надеюсь я на встречу скорую с тобой. И сад займет твой место в кольце сияющем садов других и будет отражен в мирах и странах всех волною счастья, и солнечным касаньем доброты, любви, в опоре жизни вечной – золотой оси-кольце всех истин.
Они простились и обнялись, будто знали друг друга много странствий и дорог. И вольный человек с цветком живым и чашей полной жизни, смеясь и радуясь, пошел, оставив в прошлом место чужих снов.
05.12.2021г.